Начало войны и паника

Когда началась война, отца дома не было — с 1 июня на 2 месяца его послали во Львов на учебу. Оттуда они рванули в Киев, а затем он работал в Валуйках. Ездил и на линию фронта — станцию Абрамовка под Воронежем. Страшно там было работать, гудок подавать нельзя. Несколько раз его бомбили. Вернулся только в 1944 году

Вечером 21 июня Мотя поздно пришла со школы. Был у нее выпускной вечер. На рассвете мы проснулись от сильного грохота и взрывов. Подумали, что гремит гром. Но почему земля трясется? А потом увидели самолеты с черными крестами. Разбомбили поезд Белосток-Лениград. Все горит, станция полыхает. Когда включили радио выступал кто-то из членов правительства: «Наше дело правое, враг будет разбит..». В это время враг совершал очередной налет, бомба угодила в электростанцию, энергия прекратилась и речь оборвалась. И все три года мы помнили последние слова, что «наше дело правое, враг будет разбит..», а то что «победа будет за нами» мы узнали только через три года.

Немцы бомбили военный городок, аэродром, улицы города поливали свинцовым дождем. Начали рваться пороховые склады, то ли кто-то взорвал, то ли бомба попала.

Сосед наш постоянно поливал забор водой из колодца, поэтому мы и не загорелись. А 27 июня 1941 г. (в пятницу) немецкие войска заняли гор. Лида и начали хозяйничать. Пришли они не с запада, а с востока (окружили).

Когда началась война мой брат Леша (8 лет) был в пионерском лагере под Вильнюсом (90 км). Как война началась начальство приехало, забрало своих детей и укатило, персонал разбежался и он несколько дней добирался до дома но все-таки добрался.

Когда качалась война и открылась яростная бомбежка, мать побежала в депо по поводу эвакуации и чтобы забрать его (сына) ей отвечают: «Не волнуйтесь без паники. Паникеров будем расстреливать. Наши уже под Варшавой. Отец уже выезжает со Львова». Через два часа прибежала, уже нет никого — все убежали. Так мы оказались в оккупации: мать, Мотя, я, Алеша и бабушка (мать отца-Ксения Матвеевна)

Когда наши отступали местные все возили возами с военного городка мыло, одеяла и др. Полгорода ходила в одежде сшитой из пары этих одеял. А нам было, и везти не на чем, да и сидели ниже воды, тише травы, поскольку были не местные. Эти склады сгорели (целиком или частично) и мы в войну собирали жженый сахар, расплавленное мыло.

Домик

Нам выделен был домик для проживания от исполкома гор. Лида по просьбе депо по ул Тихая, № 12. Как оказалось, до того как мы туда вселились хозяина этого дома (поляка) арестовали и выселили в Сибирь. Но мы то в этом не виноваты, не мы его выселяли. А сестра его.,полька (Козловская), жила по соседству и перед войной постоянно заходила к нам предлагая помыть полы, постирать. Ее мужа тоже посадили. И постоянно, как встретит: «День добрый пани. Проши пани». Но наша мама всегда отказывалась, говорила: «Я привыкла все делать сама». Но всегда ей что-нибудь давала: то мыла, то сахара и т.д.

А как немцы пришли, то эта соседка сразу привела (и после неоднократно приводила) к нам немцев. Немец зашел и взял велосипед. Соседка кричит «цвай, цвай», он оглянулся и второй велосипед забрали и другие новые неношеные вещи. Увидели фотоаппарат — и он им нужен. Пиджак отцовской забрали и даже теплое мужское белье. А остальные вещи выкинули на улицу, а на наше место вселили эту соседку А ведь другие соседи велосипед меняли на корову.

Когда нас выселили из дома, мы переселились по соседству в баню (маленький домик) по адресу ул. Липовая, № 52, — стали снимать у хозяев, которые жили километрах в трех за городом. А трое детей этой пани Козловской стали постоянно бить моего брата Лешку и меня: «Бейте, сталинскую шкуру, большевистскую морду!». А она всегда пальцем показывала, что вот живут большевики, что ваш отец работал в депо, что он был коммунистом. А когда стояли в очереди за хлебом (по 150 гр. давали), то тоже кричала на меня или на Мотю: «Чего ты стоишь здесь за хлебом. Иди до Москвы. Здесь нет вашего. Ваша власть кончилась.»

А после прихода наших, снова: «Прошу пани».

Немецкий и наш порядок

Я иногда даже немцев хвалю. Был один Богатырев Коля — мы жили в Лиде, а он в Гродно — его тоже перевели вместе с отцом из Валуек. Он тоже попал в оккупацию и водил паровозы от Гродно до Лиды и в других направлениях. Они (машинисты) все торговали. В Гродно была велосипедная и табачная фабрика. Они едут с Гродно и везут мешок махорки (400 пачек) и продают по 500 рублей пачки (килограмм муки стоил 1 500 рублей). Он узнал, что мы здесь живем и стал оставлять у нас махорку, показав своему покупателю, чтобы тот забирал после его приезда и оставлял деньги нам. И в самом деле приедет в 2 часа ночи и куда он с этой махоркой? А в марте 1942 года маму забрали и забрали все из дома в т.ч. и эти деньги за очередную партию махорки. А когда через полгода маму выпустили из тюрьмы с отбитыми почками ей эти деньги вернули. Когда Николай пришел, мама ему эти деньги отдает, а он не взял, сказал, что все равно собирался отдать партизанам.

Хотя и с НКВД то же самое было. Когда отец ездил на паровозе из Лиды во Львов он покупал там кожу и привозил (закапывал в паровоз под уголь). Накупил много кожи, в т.ч. раскроенные сапожки для нас. Пришли из НКВД, устроили обыск и все забрали, но так никого и не посадили. Отец был в санатории. А когда вернулся, все вернули, что забрали.

Вот такие казусы. [pagenext]

Военнопленные

Летом 1941 года, нарушая все грозные приказы немецкого командования, моя мама брала меня, сестру Мотю и брат Алексея и мы ходили к лагерю военнопленных, кидали через проволоку хлеб, еду, одежду. А мама спрашивала (понарошку): «Не видели ли вы моего мужа?»

Начало подпольной работы

Сестра была старше на 4.5 года, а домик наш был возле железной дороги (Липовая,52), поэтому часто ребята из подпольной группы Лидского железнодорожного узла, в которую входила моя сестра Мотя, собиралась у нас дома, где обсуждали новости, распределялись задания, давались поручения, хранилось оружие, листовки.

Впоследствии, наш домик (вернее бывшая баня) стала одной из конспиративных явок для партизанских связных отрядов «Искра» и «Балтиец».

Был приобретен радиоприемник «Филипс», слушали Москву, сводки Совинформбюро, составлялись листовки, а мне и брату поручали распространять их, как в городе Лида, так и в соседних деревнях.

Осенью 1941 года подпольная группа пополнилась военнопленными, которые работали в депо Лида (в основном кочегарами). Из-за холодов им разрешили жить на частных квартирах около депо. В соседнем доме поселился военнопленный Иван Рекстин (сибиряк). Через мою сестру Мотю военнопленные вышли на связь с подпольщиками, а затем и с партизанами. Меня и брата Алексея, сестра постоянно посылала с поручениями, как в Лиде, так и в окрестности города.

Маме моей, как жене коммуниста, трудно пришлось в чужом городе. Несколько раз арестовывали и сильно били.

В городе установили комендантский час: как стемнеет ходить нельзя, светомаскировка, керосина нет. С осени ходили в деревню к крестьянам, копали картошку и зарабатывали себе на зиму картошки, капусты.

Мама ходила по людям стирать белье в т.ч стирала дома. Мы помогали таскали воду, разводили утюг, гладили и т.д..

Мама в тюрьме

А рядом все время жила пани Козловская. Она очень ревностно относилась к нам, что мы не поумирали с голода. 21 марта 1942 года гитлеровцы вновь арестовали маму вновь по доносу пани Козловской. Ее часто забирали в жандармерию. Так и на это раз забрали на том, основании, что мы имеем связь с партизанами (хотя тогда мы как раз ее еще и не имели).

Был сделан тщательный обыск, перетрясли все вещи, искали радиоприемник, листовки, керосин. Уходя, забрали все съестное, соль спички, керосин, все вещи отца. Мы, подростки, остались безо всего одни, со старой бабушкой, Ксенией Матвеевной. Нас не забрали чудом. Бабушка достала из под юбок бумагу, показали фашистам и я впервые услышала слово «спецпереселенка».

Несколько раз нам приносили письмо из тюрьмы. Короткое, но грустное: «Голодно. Хлеб снится». Ее посадили в марте, а выпустили уже ближе к осени. Комендант тюрьмы, поляк, нас чуть знал. Ее взяли еще зимой, в валенках. И одежду из дома не разрешали передавать. Однажды летом в жару сидит она в тюремном дворе в валенках, в он подходит и говорит: «Сидишь Наказниха, греешься. Ничего скоро выпустят». И действительно осенью выпустили.

Помощь людей и знакомство с партизанами

Сначала нам было очень тяжело.

Помню к нам зашел в баню пожилой немец обходчик, лет 70-ти. Он посветил фонариком по вымерзшему дому, по нас, голодным, замерзшим, замученным страхом за маму. Постоял и вышел. В следующий раз он зашел вновь: принес чуть керосина, соль спички, все показывал фотографию женщины и нескольких детей, «киндер, киндер…». Тогда я думала, что он пожилой, а теперь понимаю, что не хотел он воевать, тоже боялся за своих детей и посочувствовал нам. И тогда не все немцы были фашистами.

Что-то пытались помочь и соседки (пани Стасевич, пани Врона, пани Жолнерчик). Меня и сестру пристроили в ближних деревнях на заработки на лето, чтобы не пропали с голоду. Мне пришлось работать в деревне Третьяковцы у пана Шмаро, в 7 км от города.

В это время Мотя работала уборщицей в железнодорожных домах, где жили немцы. И когда пленные привозили уголь к дому, то они слушали радио если никого из немцев не оказывалось дома (у немцев приемник стоял в каждой квартире).

Маму мою, Наказных Екатерину Максимовну, три месяца держали в фашистском застенке: били резиновыми дубинками, пытали. Отбили все, что можно и в безнадежном состоянии опухшую от голода и побоев ее выпустили из тюрьмы. Чем-то надо было кормить ее, чтобы выходить.

Соседка, пани Жолнерчик, помогла сестре Моте устроиться на работу к пану в деревню Лаздуны (сейчас это территория Литвы). Там сестра в августе 1942 года познакомилась с партизанами. Они пришли в село, чтобы сжечь усадьбу и урожай пана, чтобы не достался немцам. Хозяин послал Мотю (сестру) к этим партизанам, дал продукты для них. Партизаны эти заинтересовались сестрой, узнали, что она русская. Они стали расспрашивать Мотю про пана. А ей сказали, чтобы она вернулась в Лиду, а то после того, как сгорит хлеб могут немцы схватить и угнать в Германирю, а они придут. Так мы и свели связь с партизанами, и познакомили с ними через Мотю, как подпольщиков, так и военнопленных. Мотю зачислили в партизанскую разведку. Ей было 19 лет, а нам и того меньше.